Музыка страсти - Лесли О`Грейди

Девушка с мольбой посмотрела на Грея, но встретила только откровенно безжалостный взгляд. Что было в нем? Злость? Гнев? Казалось, несколько минут тянулись целую вечность. Лалле показалось, что она сейчас задохнется, – в такое смятение приводила ее нелепость происходящего. Она пристально всматривалась в такие знакомые черты: тонкий нос, остро очерченные скулы, решительную линию подбородка. Она чувствовала на себе теплое порывистое дыхание, ощущала исходивший от него тонкий аромат дорогого мыла, смешанный с его собственным запахом. На секунду у девушки мелькнула смелая мысль: а что, если губы их сольются в поцелуе? Будет он таким же жарким, как когда-то?.. Но уже спустя мгновение Лалла укорила себя за глупое желание.

Грей осторожно поставил ее на ноги и отошел. Лалла смущенно улыбнулась и с трудом проговорила:

– Б… б… благодарю.

– Тебе не следовало залезать на эту лестницу, – раздраженно сказал Грей, складывая стремянку и отставляя ее в угол. – Она безопасна, только когда стоишь на середине ступеньки, но не на краю. Еще бы чуть-чуть, и сломала себе шею, дурочка.

Все еще дрожа от страха и бессильной злости на себя, Лалла устало прислонилась к стеллажам с книгами.

Грей внимательно посмотрел на нее:

– С тобой все в порядке?

– Неужели тебя это волнует? Или просто разыгрываешь настоящего джентльмена? – холодно поинтересовалась Лалла.

Неожиданно лицо Грея потемнело, и он не мигая уставился на нее. Прежде чем Лалла успела что-либо сообразить, его сильная рука стиснула ее пальцы, и в одно мгновение прикосновение его горячих губ к ее губам обожгло девушку, заставив сердце неистово забиться в груди.

Кровь буквально закипела в ее жилах, и внезапно Лалла почувствовала, как где-то внутри ее вспыхивают первые искорки желания. Она безмолвно стояла, не понимая, что с ней происходит. Нет, она не должна позволять предательскому жару в груди разрастаться в безумный огонь страсти. Этот ужасный человек не имел права даже прикасаться к ней после того, что произошло. Между ними все кончено.

Собравшись с силами, она попыталась высвободиться из рук Грея. Однако, почувствовав сопротивление, он только сильнее обхватил ее плечи и с силой прижал к себе. Лалла чувствовала себя словно несчастная бабочка, безжалостно приколотая булавкой в чьей-то коллекции.

Но она не собиралась сдаваться. Грей бессовестно пользовался преимуществом в физической силе, но взбешенная Лалла продолжала упорно сопротивляться. Однако в какой-то момент она снова почувствовала, как сердце сделало бешеный скачок, и похолодела от ужаса.

Наконец Грей оторвался от ее губ и отодвинулся, торжествующе улыбаясь.

– Как ты посмел! – закричала Лалла, задыхаясь, и в отчаянии со всей силы стукнула его кулаком в грудь. Он почти беззвучно рассмеялся, и это только усилило гнев девушки.

– Я просто хотел попробовать сладкую штучку, которую очень близко знает половина мужского населения Парижа!

Лалла попыталась вникнуть в смысл его слов, однако не могла, чувствуя себя совершенно разбитой.

– Что ты имеешь в виду? – прошептала она.

– Только не надо разыгрывать из себя праведницу, дорогая! По крайней мере передо мной! По-моему, ни для кого не секрет, что главной причиной твоего бегства в Париж было желание скрыться от светского общества, чтобы вдали от посторонних глаз удовлетворять свои низменные страсти. Ты просто не хотела, чтобы доброе имя Хантеров было опорочено слишком вольным поведением одной из их дочерей.

Ругательства готовы были сорваться с уст Лаллы. Этот человек ненавидел ее. Она с трудом сдерживала гнев. Собрав волю в кулак, девушка вонзила ногти в ладони и процедила сквозь зубы:

– Теперь мне все понятно, Грей Четвин. Хочу напомнить, что я покинула Америку, чтобы учиться живописи в Париже.

Его губы вытянулись в презрительной усмешке.

– Ты хочешь сказать, что твоя связь с богемой – дань великому искусству, и только? И никто из твоих знакомых ни разу не побывал в твоей постели? Ха!

– Я не обязана перед тобой отчитываться, Грей.

– Я не верю тебе, Лалла. Мужчина должен быть или святым, или евнухом, чтобы не попасться в расставленные тобою сети. – Он жадно окинул ее взглядом с головы до ног. – Кому, как не мне, знать, как вы умеете предаваться любовным утехам, дорогая мисс Хантер! Поэтому разрешите не поверить вашей болтовне о святом служении искусству. Особенно в таком месте, как Париж, где мораль попирается на каждом шагу и искушения так велики.

Лалла вздрогнула.

– Ты волен думать, как пожелаешь. А сейчас, когда ты уже оскорбил мое самолюбие…

Внезапно он приблизился к Лалле, сменив насмешливую улыбку подчеркнутой серьезностью.

– И все-таки зачем ты снова приехала сюда, Лалла Хантер? Устала позировать французам? Или тешишь себя глупой надеждой завоевать мое сердце вновь? А может, ты решила мучить меня, наряжаясь в свои непристойные платья вроде вчерашнего?

– Ты черствый, невозможный, самодовольный эгоист, Джеймс Грей Четвин! И как ни трудно тебе будет в это поверить, но я приехала в Дикие Ветры не для того, чтобы завоевать твое сердце, и даже не для того, чтобы снова увидеть твою отвратительную физиономию! Я решила навестить Дейзи и своих сестер! Вот и все. А поскольку мои родители сейчас в отъезде, я согласилась остановиться у твоей сестры.

Внезапный гнев окрасил щеки Грея в темно-малиновый цвет.

– Лалла, прошу тебя, не делай мне так больно!

Эти слова, прозвучавшие в тишине библиотеки словно гром среди ясного неба, обожгли девушку. Ее глаза встретились на мгновение с глазами Грея, и она увидела в них страх. В смятении, не говоря больше ни слова, она решительно направилась к дверям, чтобы поскорее оказаться подальше от этого мерзкого человека. Она уже была в дверях, когда Грей неожиданно спросил:

– Ты ничего не забыла?

– Что? – обернулась Лалла.

– Свою книжку, из-за которой ты чуть не разбилась.

– Как-нибудь в другой раз, – промолвила она и, безразлично пожав плечами, вышла.

Лалла с трудом преодолела небольшое расстояние до своей комнаты и, войдя, без сил прислонилась к двери, тяжело дыша. Как глупо было предполагать, что, живя в одном доме с Греем Четвином, можно будет не сталкиваться с ним по нескольку раз на день.

Постепенно Лалла отдышалась. Все еще стоя у двери, она вспомнила свой двадцатый день рождения, когда стала его страстной любовницей.

Конечно, во всем была виновата «императрица». Если бы мать Лаллы, придерживавшаяся собственных теорий относительно воспитания детей, считала, что до дня совершеннолетия девочки не должны ничего знать об амурных делах, то в день двадцатилетия Лалла едва ли отдалась бы Грею Четвину. Но Юджиния Хантер всегда говорила дочерям и сыну, что любовь между мужчиной и женщиной – особое искусство, прекрасное и приятное, и незачем его бояться.